Вы только прочитайте фразу "а у Поттера в глазах – по бездне в каждом, и он настолько пустой и гулкий, что даже поза у него – не нарисовать за пару штрихов, не обвести мелом и даже не очертить углем." и все поймете.
я как- то забыла, что они братья и мое OTP- это инцест, но лучше бы и не вспоминала
22.05.2015 в 00:18
Пишет УТРЕННИЙ КРЮК:иииии третья исполненная заявка из поста где я принимал заявки для giedosiu, которому я на самом деле страшно благодарен ибо Гарри/Дадли это просто ОТР из всех ОТР, и я долго сидел думал что нууууу надоб чтото родить второе по счету а тут заявка и я не смог не ибо нужно делать же!
в общем фик очень наркоманский, так что я предупредил х)
Название: Витражных дел мастер
Автор: УТРЕННИЙ КРЮК
Фэндом: Роулинг Джоан «Гарри Поттер»
Персонажи: Дадли/Гарри
Рейтинг: G
Жанры: Слэш, Романтика, Повседневность
Размер: Мини
Описание: Гарри нужно срочно склеить кое-что.
Посвящение: giedosiu
Примечания автора: я не в чем не уверен
читать дальшеЛетом Дадли берет отпуск на все три месяца и занимается тем, что ему нравится. Скучная работа – не особо страшная плата за месяца жаркого асфальта и птичьего пения всю ночь, если есть чем заняться. У Дадли за пару лет проживания в почти пустой после разгромной ссоры с родителями квартире проявилось множество странных умений и не меньше скрытых талантов, которые под крылышком у Петунии никогда бы не показали себя. Сейчас Дадли прекрасно знает, что такое сидеть над столом при свете лампы часами, не разгибаясь, до дрожи в коленях, а затем вдруг встать, смахнуть весь мусор на пол и довольно хлопнуть ладонями. Теперь каждый мускул в его теле – на своем месте и в отличном состоянии. Он знает, как и когда нужно двигаться, где надавить, а где пройтись наждачкой. У Дадли под несколько сотен тысяч фанатов в соц. сетях, несколько крупных выставок за плечами и осознание собственных ошибок. Пусть и запоздалое, но правильное, и теперь каждой весной он вспоминает растрепанного и испуганного Поттера, который жал ему руку и улыбался на прощание треснутой фарфоровой улыбкой. Тот самый Поттер, ниже его на две головы, со смешной волшебной палочкой в руках и все еще одетый в вещи Дадли, не умеющий и не знающий, куда себя приткнуть в мирном пространстве, тогда простил Дадли за все скопом и ушел на войну, а Дадли сел в машину и уехал прятаться в другой город.
В новом городе были и телевизор, и интернет, и через несколько месяцев упорных поисков Дадли все же смог понять, что происходило тогда на самом деле. Познакомился с нужными людьми, услышал множество правдивых и не очень историй, пару раз порывался найти кузена и расспросить его обо сем этом лично, но так и не решился. Что он смог бы рассказать человеку, стоявшему в одиночку против целой армии темных магов, умеющих убивать жестоко и быстро?
Дадли, складывающий из стекла сказки и прячущий их в витражи, была понятна только простая магия, а другую он и не пытался разгадать. Знал теперь все и о сквибах, и про гразнокровок, видел пафосных чистокровных аристократов на разворотах магических газет и никак не мог понять мотивов Гарри.
Будь Дадли на его месте – бросил бы все на второй год проживания в подобном мире, перевелся бы в другую школу или вообще наглотался бы таблеток и не проснулся. Гарри, не умеющему в шестнадцать быстро завязывать шнурки на ботинках и вечно забывающему, где лежат его очки, будто самой судьбой было нашептано пройти сквозь все это и выстоять, выжить, а затем сгинуть где-то в магическом мире и заставить Дадли думать. Научить отличать, наконец, белое от черного, правильное от неправильного, выпрямить спину и завести своё собственное мнение. О Гарри Дадли думал, ссорясь с матерью раз за разом, получая втыки от отца, учась добиваться всего своими силами. За все те разы, что Дадли сравнивал себя и кузена, у Поттера просто обязан был вырасти нимб над головой, как кричала Дадли вслед Петунья.
«Не смотри на него, Дадли, смотри на себя!»
Да, Дадли научился делать и это без пелены чужого болезненного обожания. Отбросил ненужные ожидания, поймал солнце в ладони и пошел своей дорогой. Оброс долгами, научился готовить и думать головой, работать до седьмого пота и отдыхать правильно. Не как пьющий отец или одержимая телевизором мать, а так, чтобы вещи вокруг начинали вдохновлять. Купил себе разноцветных стекол, смастерил стол, настроил свет, наточил резаки и замесил промазку. Научился отличать стекла по гладкости, резать сразу, без прикидок, складывать из мыслей в голове узоры и очерчивать все правильными и ровными линиями. Сколотил десятки рам и показал закату вначале не совсем красивые, но с каждым разом все более и более прекрасные витражи. Осветил истории на них, заставил стекло гордо звенеть от гула толпы, доказал – кровь тоже может ломаться, цветы – расти прямо из рам, а истории, произошедшие не с ним, жить в чужой память вечно.
Создавать что-то новое и разноцветное для Дадли – каждый раз маленькое испытание на прочность. Выдержит ли стекло, не погаснет ли в самый нужный момент лампа, сложится ли, склеится драгоценное крошево в чужую боль, радость, отчаяние, сможет ли очередная жизнь родиться? Теперь Дадли намного богаче на знания, чем был в детстве. Внутри него еще так много сюжетов для того, чтобы рассказать, и, каждый раз смахивая со стола мусор и любуясь на готовую работу, он думает – понравилось бы это Гарри? Тому Гарри, образом которого он вдохновлялся столько раз, которому, на самом то деле, и посвящено все это, неловко и спрятано тонкой вязью подписи в самом углу рамы, Гарри, дымному и пропахшему лесом, позабытому за несколько лет до нечеткого образа Гарри Поттеру, который всегда и во всем был лучше Дадли.
Хотя теперь это для Дадли – не повод для разочарования, а очередная непонятная гордость. За свою жизнь у него таких накопилось целый стыдный десяток, и каждая из них режет ему пальцы получше необработанных краев стекла. Но Дадли не против. Он открыт для всего, что может дать ему мир, распахнут, готов слушать и запоминать новые сказки, готов молчать и сглатывать горечь чужих трагедий, готов дарить людям сотни улыбок и восхищение, казалось бы, обычными стеклышками.
Витраж – всего лишь пару килограмм стекла, если посмотреть на это глазами Петуньи. Бессмысленное вложение денег и времени по словам отца. Сотни цветов на полу и стенах, капли дождя по ту сторону, тайна, которую можно разгадывать по разному с восходом и на закате – для самого Дадли. А летом уж само небо велело заниматься именно такими вещами, когда вокруг все пахнет свободой и дождем, а по двору вечно бегают беспризорные голодные коты или прыгают птицы. Однажды ко всему этому вдруг прибавляется знакомый силуэт с закатанными руками, покрытыми старыми шрамами и ожогами, болезненно худой, и шокирующее саркастичный без очков Гарри. Он стучит в дверь Дадли в один из дождливых вечеров, и когда тот, удивленный до онемения, впускает его в свою мастерскую, вместе с Гарри заходит летный зной и пыль всех близлежащих дорог.
Вначале они почти не разговаривают. Дадли, отвыкший летом говорить с кем-то живым, а не со стеклом или своими любимыми резаками, растерянно вытирает вспотевшие от волнения руки о рабочий передник и бродит за Гарри, который осторожно гладит витражи, висящие на белых стенах. На кончиках пальцев у Поттера – магия, настолько сильная, что витражи, к которым он прикасается, оживают и начинают двигаться совсем как изображение в телевизоре. Стекло льнет под его ладони, довольно потрескивают рамы, а у Поттера в глазах – по бездне в каждом, и он настолько пустой и гулкий, что даже поза у него – не нарисовать за пару штрихов, не обвести мелом и даже не очертить углем. Теперь уже пространство не знает, что делать с Поттером, но, в отличии от него, у Дадли было несколько лет на то, чтобы научиться мечтать о довольно странных вещах.
Поттер движется медленно и словно через силу, и даже одежда на нем почти не движется вслед за ним. Шаркает ботинками по полу, скребет ногтем край чашки, стучит ложкой о блюдце в такт со стуком сердца Дадли, и смотрит на него, поглощает в себя все шутки и истории, иногда хмыкая хрипло и надсадно, будто старый встрепанный ворон. С выломанными крыльями, с потресканным клювом, и Дадли так хочется надеть на Гарри очки, но он через слово срывается на «вы» и вообще не представляет, что делать дальше.
Они сидят прямо в мастерской и вокруг них танцуют десятки витражей, стремясь вырваться за рам, рассказать друг другу о том, сколько ночей Дадли горбил над ними спину и сколько раз засыпал прямо за столом, положив на острые стекляшки уставшие руки. По тому, как Гарри иногда жует губы или кусает костяшки пальцев, Дадли вдруг понимает – тот спросил у витражей и об этом, и теперь просто ждет, пока ему расскажут это вслух. И, если бы в детстве Дадли никогда не нашел бы в себе сил на подобные вещи, теперь это для него – не страшнее расколотить одну из работ, уронив на пол по неосторожности. Теперь то он лучше других знает о том, что осколки – склеиваются, швы сглаживаются, и у старого всегда может быть новое продолжение. На его счету парочка восстановленных церковных витражей, таких, что не измерить и распахнутыми руками, десятки уникальных домов, в которых теперь с приходом солнца настолько волшебно, что и не передать словами, а так же своя собственная история, которую он вырезает из стекла до сих пор. Стеклышки у него под кожей, в сердце, звенят и обтачиваются мыслями, прилаживаются друг к другу, и Дадли теперь не страшно заглядывать внутрь себя.
Он вкладывает Гарри в руки любимый нож и ведет к столу, раскладывая на нем десятки пластов разноцветных стекол. Объясняет, как резать и как отламывать, где нужна сила, а где Гарри обойдется и магией. Тому работать намного проще и в сотни раз интереснее, чем Дадли, но и в это раз он не завидует ему. Только направляет арктически ледяные руки и бережет от порезов, смотрит и не может наглядеться.
Спустя несколько минут Гарри вырезает несколько разноцветных тонких стекол, которые складываются под его обожженными пальцами в два правильных круга. Под молчаливое неверие Дадли он спокойно вытаскивает из кармана пустую оправу. Искореженную и перемотанную, ту самую, которая была с ним самого детства, и протягивает её Дадли. Тот, понявший все простые и сложные намеки подобного жеста, склеивает стекла так тщательно, что не замечает, как на улице успевает зайти и вновь подняться из моря солнце. В новых стеклах столько цветов, что хватит на сотни новых сказок, и, надевая их на нос Гарри, Дадли больше не беспокоится о том, как назвать человека рядом с собой. На восход они идут смотреть вместе, и, облокотившись о забор рядом с замершим на месте Гарри, Дадли тоже смотрит именно на солнце. Знает – на Гарри он еще успеет наглядеться в будущем, а каждый восход по своему особенный.
Блики скачут у Гарри по щекам и лбу, шкодливо прячутся во всклоченных волосах и несмело стекают с носа. Свет, проходя сквозь очки, возвращается и в глаза Гарри, оседая на самом дне довольными искрами, и на губы его приносит уже Дадли. Впервые целуя и ощущая цветную магию уже на вкус, Дадли щурится и думает о том, что, кажется, ему следует продлить свой отпуск.
URL записив общем фик очень наркоманский, так что я предупредил х)
Название: Витражных дел мастер
Автор: УТРЕННИЙ КРЮК
Фэндом: Роулинг Джоан «Гарри Поттер»
Персонажи: Дадли/Гарри
Рейтинг: G
Жанры: Слэш, Романтика, Повседневность
Размер: Мини
Описание: Гарри нужно срочно склеить кое-что.
Посвящение: giedosiu
Примечания автора: я не в чем не уверен
читать дальшеЛетом Дадли берет отпуск на все три месяца и занимается тем, что ему нравится. Скучная работа – не особо страшная плата за месяца жаркого асфальта и птичьего пения всю ночь, если есть чем заняться. У Дадли за пару лет проживания в почти пустой после разгромной ссоры с родителями квартире проявилось множество странных умений и не меньше скрытых талантов, которые под крылышком у Петунии никогда бы не показали себя. Сейчас Дадли прекрасно знает, что такое сидеть над столом при свете лампы часами, не разгибаясь, до дрожи в коленях, а затем вдруг встать, смахнуть весь мусор на пол и довольно хлопнуть ладонями. Теперь каждый мускул в его теле – на своем месте и в отличном состоянии. Он знает, как и когда нужно двигаться, где надавить, а где пройтись наждачкой. У Дадли под несколько сотен тысяч фанатов в соц. сетях, несколько крупных выставок за плечами и осознание собственных ошибок. Пусть и запоздалое, но правильное, и теперь каждой весной он вспоминает растрепанного и испуганного Поттера, который жал ему руку и улыбался на прощание треснутой фарфоровой улыбкой. Тот самый Поттер, ниже его на две головы, со смешной волшебной палочкой в руках и все еще одетый в вещи Дадли, не умеющий и не знающий, куда себя приткнуть в мирном пространстве, тогда простил Дадли за все скопом и ушел на войну, а Дадли сел в машину и уехал прятаться в другой город.
В новом городе были и телевизор, и интернет, и через несколько месяцев упорных поисков Дадли все же смог понять, что происходило тогда на самом деле. Познакомился с нужными людьми, услышал множество правдивых и не очень историй, пару раз порывался найти кузена и расспросить его обо сем этом лично, но так и не решился. Что он смог бы рассказать человеку, стоявшему в одиночку против целой армии темных магов, умеющих убивать жестоко и быстро?
Дадли, складывающий из стекла сказки и прячущий их в витражи, была понятна только простая магия, а другую он и не пытался разгадать. Знал теперь все и о сквибах, и про гразнокровок, видел пафосных чистокровных аристократов на разворотах магических газет и никак не мог понять мотивов Гарри.
Будь Дадли на его месте – бросил бы все на второй год проживания в подобном мире, перевелся бы в другую школу или вообще наглотался бы таблеток и не проснулся. Гарри, не умеющему в шестнадцать быстро завязывать шнурки на ботинках и вечно забывающему, где лежат его очки, будто самой судьбой было нашептано пройти сквозь все это и выстоять, выжить, а затем сгинуть где-то в магическом мире и заставить Дадли думать. Научить отличать, наконец, белое от черного, правильное от неправильного, выпрямить спину и завести своё собственное мнение. О Гарри Дадли думал, ссорясь с матерью раз за разом, получая втыки от отца, учась добиваться всего своими силами. За все те разы, что Дадли сравнивал себя и кузена, у Поттера просто обязан был вырасти нимб над головой, как кричала Дадли вслед Петунья.
«Не смотри на него, Дадли, смотри на себя!»
Да, Дадли научился делать и это без пелены чужого болезненного обожания. Отбросил ненужные ожидания, поймал солнце в ладони и пошел своей дорогой. Оброс долгами, научился готовить и думать головой, работать до седьмого пота и отдыхать правильно. Не как пьющий отец или одержимая телевизором мать, а так, чтобы вещи вокруг начинали вдохновлять. Купил себе разноцветных стекол, смастерил стол, настроил свет, наточил резаки и замесил промазку. Научился отличать стекла по гладкости, резать сразу, без прикидок, складывать из мыслей в голове узоры и очерчивать все правильными и ровными линиями. Сколотил десятки рам и показал закату вначале не совсем красивые, но с каждым разом все более и более прекрасные витражи. Осветил истории на них, заставил стекло гордо звенеть от гула толпы, доказал – кровь тоже может ломаться, цветы – расти прямо из рам, а истории, произошедшие не с ним, жить в чужой память вечно.
Создавать что-то новое и разноцветное для Дадли – каждый раз маленькое испытание на прочность. Выдержит ли стекло, не погаснет ли в самый нужный момент лампа, сложится ли, склеится драгоценное крошево в чужую боль, радость, отчаяние, сможет ли очередная жизнь родиться? Теперь Дадли намного богаче на знания, чем был в детстве. Внутри него еще так много сюжетов для того, чтобы рассказать, и, каждый раз смахивая со стола мусор и любуясь на готовую работу, он думает – понравилось бы это Гарри? Тому Гарри, образом которого он вдохновлялся столько раз, которому, на самом то деле, и посвящено все это, неловко и спрятано тонкой вязью подписи в самом углу рамы, Гарри, дымному и пропахшему лесом, позабытому за несколько лет до нечеткого образа Гарри Поттеру, который всегда и во всем был лучше Дадли.
Хотя теперь это для Дадли – не повод для разочарования, а очередная непонятная гордость. За свою жизнь у него таких накопилось целый стыдный десяток, и каждая из них режет ему пальцы получше необработанных краев стекла. Но Дадли не против. Он открыт для всего, что может дать ему мир, распахнут, готов слушать и запоминать новые сказки, готов молчать и сглатывать горечь чужих трагедий, готов дарить людям сотни улыбок и восхищение, казалось бы, обычными стеклышками.
Витраж – всего лишь пару килограмм стекла, если посмотреть на это глазами Петуньи. Бессмысленное вложение денег и времени по словам отца. Сотни цветов на полу и стенах, капли дождя по ту сторону, тайна, которую можно разгадывать по разному с восходом и на закате – для самого Дадли. А летом уж само небо велело заниматься именно такими вещами, когда вокруг все пахнет свободой и дождем, а по двору вечно бегают беспризорные голодные коты или прыгают птицы. Однажды ко всему этому вдруг прибавляется знакомый силуэт с закатанными руками, покрытыми старыми шрамами и ожогами, болезненно худой, и шокирующее саркастичный без очков Гарри. Он стучит в дверь Дадли в один из дождливых вечеров, и когда тот, удивленный до онемения, впускает его в свою мастерскую, вместе с Гарри заходит летный зной и пыль всех близлежащих дорог.
Вначале они почти не разговаривают. Дадли, отвыкший летом говорить с кем-то живым, а не со стеклом или своими любимыми резаками, растерянно вытирает вспотевшие от волнения руки о рабочий передник и бродит за Гарри, который осторожно гладит витражи, висящие на белых стенах. На кончиках пальцев у Поттера – магия, настолько сильная, что витражи, к которым он прикасается, оживают и начинают двигаться совсем как изображение в телевизоре. Стекло льнет под его ладони, довольно потрескивают рамы, а у Поттера в глазах – по бездне в каждом, и он настолько пустой и гулкий, что даже поза у него – не нарисовать за пару штрихов, не обвести мелом и даже не очертить углем. Теперь уже пространство не знает, что делать с Поттером, но, в отличии от него, у Дадли было несколько лет на то, чтобы научиться мечтать о довольно странных вещах.
Поттер движется медленно и словно через силу, и даже одежда на нем почти не движется вслед за ним. Шаркает ботинками по полу, скребет ногтем край чашки, стучит ложкой о блюдце в такт со стуком сердца Дадли, и смотрит на него, поглощает в себя все шутки и истории, иногда хмыкая хрипло и надсадно, будто старый встрепанный ворон. С выломанными крыльями, с потресканным клювом, и Дадли так хочется надеть на Гарри очки, но он через слово срывается на «вы» и вообще не представляет, что делать дальше.
Они сидят прямо в мастерской и вокруг них танцуют десятки витражей, стремясь вырваться за рам, рассказать друг другу о том, сколько ночей Дадли горбил над ними спину и сколько раз засыпал прямо за столом, положив на острые стекляшки уставшие руки. По тому, как Гарри иногда жует губы или кусает костяшки пальцев, Дадли вдруг понимает – тот спросил у витражей и об этом, и теперь просто ждет, пока ему расскажут это вслух. И, если бы в детстве Дадли никогда не нашел бы в себе сил на подобные вещи, теперь это для него – не страшнее расколотить одну из работ, уронив на пол по неосторожности. Теперь то он лучше других знает о том, что осколки – склеиваются, швы сглаживаются, и у старого всегда может быть новое продолжение. На его счету парочка восстановленных церковных витражей, таких, что не измерить и распахнутыми руками, десятки уникальных домов, в которых теперь с приходом солнца настолько волшебно, что и не передать словами, а так же своя собственная история, которую он вырезает из стекла до сих пор. Стеклышки у него под кожей, в сердце, звенят и обтачиваются мыслями, прилаживаются друг к другу, и Дадли теперь не страшно заглядывать внутрь себя.
Он вкладывает Гарри в руки любимый нож и ведет к столу, раскладывая на нем десятки пластов разноцветных стекол. Объясняет, как резать и как отламывать, где нужна сила, а где Гарри обойдется и магией. Тому работать намного проще и в сотни раз интереснее, чем Дадли, но и в это раз он не завидует ему. Только направляет арктически ледяные руки и бережет от порезов, смотрит и не может наглядеться.
Спустя несколько минут Гарри вырезает несколько разноцветных тонких стекол, которые складываются под его обожженными пальцами в два правильных круга. Под молчаливое неверие Дадли он спокойно вытаскивает из кармана пустую оправу. Искореженную и перемотанную, ту самую, которая была с ним самого детства, и протягивает её Дадли. Тот, понявший все простые и сложные намеки подобного жеста, склеивает стекла так тщательно, что не замечает, как на улице успевает зайти и вновь подняться из моря солнце. В новых стеклах столько цветов, что хватит на сотни новых сказок, и, надевая их на нос Гарри, Дадли больше не беспокоится о том, как назвать человека рядом с собой. На восход они идут смотреть вместе, и, облокотившись о забор рядом с замершим на месте Гарри, Дадли тоже смотрит именно на солнце. Знает – на Гарри он еще успеет наглядеться в будущем, а каждый восход по своему особенный.
Блики скачут у Гарри по щекам и лбу, шкодливо прячутся во всклоченных волосах и несмело стекают с носа. Свет, проходя сквозь очки, возвращается и в глаза Гарри, оседая на самом дне довольными искрами, и на губы его приносит уже Дадли. Впервые целуя и ощущая цветную магию уже на вкус, Дадли щурится и думает о том, что, кажется, ему следует продлить свой отпуск.